Она знала всё о цветах и ничего – о любви

Книгу Ванессы Диффенбах «Язык цветов» многие сравнивают с фильмом Лассе Халльстрёма «Шоколад», в котором героиня Жюльетт Бинош безошибочно угадывает, какой именно шоколад понравится посетителям её магазина больше всего. Книга нашла поклонников в более чем в 25ти странах мира, и, наконец-то, выходит в России.


"РИПОЛ классик" выпустил книгу в 4 обложках с акцентами на разные цветы. Роза. Бугенвиллея.
Вы никогда не задумывались о том, что каждый цветок имеет своё значение и может влиять на судьбу? Цветы могут рассказать о многом: о намерениях дарящего, его чувствах и настроении, а могут даже предсказать судьбу или изменить жизнь человека. Надо просто услышать и понять их, а сделать это может далеко не каждый.

Виктория обладает редким даром: она чувствует цветы, говорит на их языке. Выразить свои чувства языком цветов ей гораздо легче, чем человеческими словами. А ещё, её цветы приносят людям счастье. Так, девушка становится доброй феей для многих людей, но сама она не счастлива. Она с детства привыкла бояться. Она боится прикосновений, слов, но больше всего - любви. И когда любовь неожиданно появляется в её жизни, она не знает, как выразить своё чувство, даже языком цветов. Ведь она ещё никогда не составляла букет счастья для самой себя.

Несмотря на очевидную романтичность, «Язык цветов» - это больше, чем просто история любви. Это история трудного подростка, сложных взаимоотношений ребёнка с миром взрослых, история поиска и открытия себя.

Об авторе
В основу романа «Язык цветов» лег собственный опыт Ванессы Диффенбах: после окончания Стэнфордского Университета она работала с «трудными» детьми, в том числе и с воспитанниками детских домов. Сейчас Ванесса живет в Калифорнии, где вместе с мужем воспитывает троих детей, один из которых - приемный.
«Язык цветов» - это дебютный роман Ванессы. Права на его издание в США куплены более чем за 1 миллион долларов. Успех романа позволил Ванессе и дальше помогать детям, не имеющим семьи.

Отрывок из романа:
На продавленном диване в гостиной сидели девочки. Пробежавшись по моему телу, их глаза остановились на босых ногах, на которых не было следов ожога. На лице Аманды нарисовалось облегчение; Клер казалась разочарованной. Кто-то засмеялся. Мои глаза шарили по дивану, отыскивая источник звука, но безуспешно. Ближе к краю одна девочка притворялась, что спит, другая смотрела нагло, без страха. Рядом незнакомая рыжая изучала ногти.

Если бы мне предстояло остаться здесь еще хотя бы на неделю, я бы запомнила каждое из этих лиц. И отплатила бы, воткнув ржавые гвозди в подошвы туфель или подмешав мелкую гальку в тарелки с чили. Однажды я прижгла плечо спящей соседки по комнате раскаленной металлической вешалкой - за проступок куда менее серьезный, чем поджог.
Но через час меня здесь не будет. И они об этом знали - все до единой.

Клер встала. Пересекла маленькую комнату, пока не оказалась всего в паре дюймов от меня. Она была высокого роста и относилась к тому типу красивых девушек, что встречался здесь редко: осанка правильная, кожа чистая, одежда новая. Не знаю, где она ее брала. Может, крала, а может, выпрашивала у мужчин, которые у нее не переводились и были намного старше нее. Ценники болтались у нее подмышками неделями, прежде чем исчезнуть в недрах огромного стирального автомата в подвале.

Она подошла ближе, и я наклонилась, выжидая, хватит ли ей смелости коснуться меня.
- Пожар, - сказала Клер, - это привет от Оливии.
Оливия. Не помнила я никакую Оливию. Среди тех, что на диване, ее точно не было. Наверное, одна из тех, с кем я жила лет в двенадцать-тринадцать - годы после Элизабет, мой самый злой и агрессивный период.
- Тогда поблагодари ее от меня, - ответила я.
Девчонки рассмеялись, и это вывело Клер из себя. Она накинулась на них.
- Что? - воскликнула она. - Позволите ей так просто уйти?

Смех сменился молчанием. Девочки на диване заерзали. Одна подняла капюшон, другая плотнее завернулась в одеяло. Утреннее солнце осветило ряд опущенных глаз, и они вдруг показались совсем юными и беспомощными. Из детского дома вроде этого было три пути: побег, совершеннолетие, тюрьма. Детей старше четырнадцати уже никто не усыновляет, дом они находят крайне редко, почти никогда. Эти девочки знали, что их ждёт. Их глаза не выражали ничего, кроме страха: они боялись меня, боялись Клер, жизни, которая была им дана, и жизни, которую заслужили. Мне вдруг стало их жаль. Я уезжала, а у них не было выбора, кроме как остаться.


"РИПОЛ классик" выпустил книгу в 4 обложках с акцентами на разные цветы. Гербера. Тюльпан.
Я попыталась оттолкнуть Клер, но та придвинулась ближе, к самому моему лицу.
- Вали, - прошипела я.
Из кухни выглянула Эбби, работавшая в ночную. Ей, наверное, и двадцати еще не было, и меня она боялась больше других в этой комнате.
- Клер, - умоляюще проговорила она, - это же ее последнее утро. Отпусти.
Клер задержала дыхание, втянув живот и сжав кулаки. Я с готовностью ждала. Но она лишь кивнула и отвернулась.

До приезда Мередит оставался час. Открыв входную дверь, я вышла на улицу. Стояло обычное для Сан-Франциско туманное утро, цементное крыльцо холодило босые ноги. Я остановилась и задумалась. Я намеревалась сделать что-то в ответ, оставить для них что-то, что свидетельствовало бы о моей ненависти и готовности обидеть, но как ни странно, во мне возникло желание простить. Может, потому, что сегодня мне исполнялось восемнадцать и для меня, наконец, всё оставалось позади, - оттого их преступление и пробудило во мне великодушие. Перед отъездом мне захотелось как-то одолеть страх в их глазах. Сказать им, чтобы держались, пока не выберутся отсюда, а тогда уж я буду их ждать. Не буду, конечно. И никто не будет. Но напоминать им об этом было бы подло.

Спустившись по улице Фелл, я свернула на Маркет. Оказавшись на оживленном перекрестке, замедлила шаг, засомневавшись, куда идти. В любой другой день я нарвала бы однолетников в парке Дюбос, прополола заросшую клумбу на углу Пейдж и Бьюкенен и наворовала бы трав с местного рынка. Вот уже почти десять лет я тратила каждую свободную минуту, запоминая значения и научные описания цветов, но мои знания по большей части не к чему было применить. Ведь я всё время использовала одно и то же: букетик бархатцев - печаль; ведерко чертополоха - мизантропия; щепотка сушеного базилика - ненависть. Символ менялся лишь изредка: красная гвоздика, подаренная судье, когда я поняла, что больше не вернусь на виноградник, пионы для Мередит так часто, как удавалось найти. И вот, высматривая цветочный магазин на Маркет-Стрит, я листала воображаемый справочник.

Через три квартала мне встретился винный магазин, под зарешеченными окнами которого в ведрах вяли завернутые в бумагу цветы. Я замедлила шаг. Букеты были в основном смешанные, а их смысл противоречив. Выбор монобукетов был небольшим: стандартные розы, красные и розовые, подвядший пучок бахромчатой гвоздики и рвущиеся на свободу из бумажного конуса шапочки пурпурных георгин. Достоинство. Я сразу же поняла, что именно это хочу сегодня сказать. Повернувшись спиной к угловому зеркалу над дверью, я спрятала букет под пальто и побежала.

Добежав до дома, я совсем запыхалась. В гостиной было пусто; я шагнула в комнату и развернула георгины. Цветки напоминали сноп разорвавшихся фейерверков - несколько слоев пурпурных лепестков с белыми кончиками раскрывались из тугой сердцевины. Раскусив резинку, я распутала стебли. Хотя моим соседкам никогда было не понять, что значат эти георгины (да и значение их было неоднозначным способом поощрения), ступая по длинному коридору и подсовывая цветки под закрытые двери спален, я ощущала несвойственную мне легкость.

Оставшиеся цветы достались Эбби. Она застыла под окном кухни так неподвижно, что я с трудом ее заметила.
- Спасибо, - растерянно проговорила она, когда я протянула ей букет. И потерла жесткие стебли меж ладоней.

На правах информационного бюллетеня