Последняя встреча

Человек стоял посреди огромного зала аэропорта. Мимо него сновали тележки, приезжие и провожающие, но его никто не толкал, вокруг него будто образовалась стеклянный дом, внутри которого стояла абсолютная тишина, и воздух был чист, пронизанный тонкими нитями воспоминаний, мыслей и оборванных фраз.

Он приехал сюда похоронить брата, самого близкого человека и последнего, кто еще мог помнить их босое детство с желтыми цветами на лугу и рекой, такой широкой, что не видно было деревянных хибарок ремесленной слободки на другом берегу. Но ехал не только бросить горсть земли в могилку на фамильном пятачке старого кладбища да выпить фирменной рябиновой наливки Марии, жены брата, за упокой души. Приехал и попрощаться с этим городом, потому что знал, что уж больше сюда никогда не приедет.

После похорон упросил племянника сходить с ним на родную улицу, которая, помнил, должна быть на окраине, а за последним домом на этой улице — тот самый луг с желтыми цветами да река, в которой отражаются облака и ивы, которая так спокойна, что все в ней спит и рыбу руками можно ловить. Но все это осталось там, далеко, на окраине памяти. Улица стала почти центральной, на ней стояло несколько светофоров, которые перемигивались с плотным потоком автомобилей своими пустыми глазами. По обеим сторонам улицы торчали унылыми глыбами хрущевки и высились многоэтажки с мутными окнами-бойницами. А где же его дом? О, ну ты вспомнил, дядя, он уж много лет как снесен, зато есть его фотография в краеведческом атласе. Ну, а луг? Луг был давно, теперь на том месте дома. А река вот осталась.

Ну что же, тогда к реке…

Это она самая? Какая-то узкая стала, обмелела. Вот того острова не было, кажется. Раньше по реке лес сплавляли, а теперь и лодка едва пройдет. Когда-то пытались приодеть ее в гранит, все-таки городская водная артерия, да, видно, река не захотела одеваться — кое-где гранитные берега поросли мхом и травой, ивы разрослись и раскинулись, а ремесленная слободка превратилась в колхозный рынок.

И все-таки это были они, родные места. Только он один видел за безобразными жилыми муравейниками аккуратные деревянные домики с резными ставнями и венцами, только он знал, что в этом жалком ручье водятся сомы, вода так чиста, что ее можно пить, а с севера сплавляют многовековые сосны, которые и трое голопятых мальчишек обхватить не смогут. Бегут эти мальчишки по берегу, который все круче и круче становится, взбегают на пригорок, а с него все видно, весь мир видно, так что дух захватывает и хочется радостно кричать до хрипа, прыгать до самого неба и трогать теплыми ладошками пуховки облаков.

На миг ему показалось, что он все может. Может разбежаться хорошенько и подняться над землей, может прижаться к матери и вдыхать ее молочный запах, может побежать с друзьями в порт и смотреть, как разгружают лес, может затемно пойти с отцом на плачущий росой луг косить траву для коровы зорьки, а потом подставлять ветру кровяные мозоли на руках и радоваться, что вот скоро будут руки такие, как у отца, большие, натруженные, сильные.

Видение исчезло. Больше он не разговаривал ни с кем о прошлом, потом уж пришло время отъезда. В аэропорту он стоял немного потерянный, озираясь по сторонам, как бы не веря, что это место — последний рубеж его детства и тонкая линия, отделяющая его от жизни, настоящей, которой уж нет. Стоял долго, мысленно прощаясь с городом и прошлым, думая ни о чем и обо всем сразу. Потом как-то неловко махнул рукой, слезы так и не навернулись на его глаза. Шагнул в сторону выхода к нужному самолету, и стеклянный дом рухнул, звон осколков был так тих, что его никто не слышал, и только в грудь старика попал маленький осколок.

И в сердце закололо.

beepla_

Статья получила приз "Выбор редакции" в конкурсе "Общие статьи "